Ког­да Мар­лен Дит­рих при­еха­ла в Со­вет­ский Со­юз, её спро­сили: «Что бы вы хо­тели уви­деть в Мос­кве? Кремль, Боль­шой те­атр, Мав­зо­лей?» И эта не­дос­тупная бо­гиня вдруг ти­хо от­ве­тила: «Я бы хо­тела уви­деть со­вет­ско­го пи­сате­ля Кон­стан­ти­на Па­ус­тов­ско­го. Это моя меч­та мно­го лет!» При­ехав в СССР, Мар­лен Дит­рих мо­лила дать ей уви­деть Па­ус­тов­ско­го. Их встре­ча ста­ла ле­ген­дой! Ска­зать, что при­сутс­тву­ющие бы­ли оша­раше­ны, — зна­чит не ска­зать ни­чего. Ми­ровая звез­да — и «ка­кой-то» Па­ус­тов­ский?! Что за бред?! Но всех — на но­ги! И к ве­черу Па­ус­тов­ско­го, уже тя­жело­боль­но­го, на­конец, ра­зыс­ка­ли. То, что про­изош­ло тог­да на выс­тупле­нии Дит­рих, ста­ло ле­ген­дой. На сце­ну вы­шел, чуть по­шаты­ва­ясь, ста­рик. И ми­ровая звез­да, под­ру­га Ре­мар­ка и Хе­мин­гу­эя, — вдруг, не ска­зав ни сло­ва, опус­ти­лась пе­ред ним на ко­лени в сво­ем ве­чер­нем платье, рас­ши­том кам­ня­ми. Платье бы­ло уз­ким, нит­ки ста­ли ло­пать­ся и кам­ни по­сыпа­лись по сце­не. А она по­цело­вала его ру­ку, а по­том при­жала к сво­ему ли­цу, за­лито­му аб­со­лют­но не ки­нош­ны­ми сле­зами. И весь боль­шой зал сна­чала за­мер, а по­том вдруг — мед­ленно, не­уве­рен­но, ог­ля­дыва­ясь, как бы сты­дясь че­го-то! — на­чал вста­вать. И бук­валь­но взор­вался ап­ло­дис­мента­ми! А по­том, ког­да Па­ус­тов­ско­го уса­дили в крес­ло, и зал, от­бив ла­дони, за­тих, Мар­лен Дит­рих объ­яс­ни­ла, что са­мым боль­шим ли­тера­тур­ным со­быти­ем в сво­ей жиз­ни счи­та­ет рас­сказ Кон­стан­ти­на Па­ус­тов­ско­го «Те­лег­рамма», ко­торый она слу­чай­но про­чита­ла в пе­рево­де в ка­ком-то не­мец­ком сбор­ни­ке. «С тех пор я чувс­тво­вала не­кий долг — по­цело­вать ру­ку пи­сате­ля, ко­торый это на­писал. И вот — сбы­лось! Я счас­тли­ва, что я ус­пе­ла это сде­лать. Спа­сибо!»